Очевидно, нет народа, которому неведомо бы было это понятие-одержимость. Само слово это-«одержимый», «бесноватый» заключает в себе тайный ужас перед неведомой силой, вселившейся в человека и подчинившей его себе. Чтобы пояснить, что имеется в виду и как может выглядеть происходящее со стороны, приведу рассказ, описывающий такой случай одержимости или вселения в человека некоей сущности.
«В селе Нововасильевске Бердянского уезда Таврической губернии, жила Екатерина Лаврентьевна Мазаева-моя бабушка. Мне очень часто случалось бывать у ней, а иногда гостить по неделе и долее. Бабушка имела у себя служанку Дуню. Эта Дуня была одержима злым духом. Я называю его злым духом, как все очевидцы называли кого-то постороннего, пребывающего в Дуне, так как голос был слышен помимо ее воли; она не открывала рта, незаметно было ни движения лица, ни гортани, голос выходил как бы из внутренних частей ее организма, и выговор был мордовский, между тем как Дуня говорила чисто русским языком. Злой дух именовал себя «Свирид Степанович» и любил разговаривать со всеми. Свирид Степанович требовал от Дуни, чтобы она его корми-. ла тем, что ему нравится, но Дуня отличалась честностью и никогда, не спросившись моей бабушки, ничего не брала и постоянно отказывала Свириду Степановичу. Тогда он начинал волноваться, Дуня падала, корчась в сильных судорогах, кричала, охала.
Присутствующие при этом спрашивают: «Что ты, Дуня? Что с тобой?» «Я не Дуня, я Свирид Степанович». Я сам спрашивал его: «Кто ты такой, Свирид Степанович?» Он отвечал: «Я из мордвин, шел я в Киев молиться и поссорился с моим товарищем по путешествию. При этом, не имея воды для питья, я рассердился на свою жизнь и покончил с собою — повесился на сосне. После смерти мне много лет пришлось скитаться; меня ни в какое общество «духов» не приняли, и вот один благодетель посадил меня в Дуню, а она меня обижает, не дает мне того, что мне хочется; ей бабушка не запрещает кормить меня тем, что мне нравится, а она стыдится брать. Так вот я ей задам!» (Передаю, как он говорил.) Затем начинались корчи, крик, стоны».
Духи умерших
Случай этот характерен в том смысле, что такие сущности нередко выдают себя за души умерших. У народа коми подобная сущность, поселившаяся в человеке, называется «шева» Когда «шева» начинает говорить устами своей жертвы, меняется голос человека, лексика, интонации, иногда-пол. В одном из таких случаев «шева», вселившийся в женщину и называвший себя Иваном, требовал, чтобы она поила его вином, купила красную рубаху и лакированные сапоги, и принимался сквернословить и буйствовать. При этом у одержимой неведомо откуда появлялась сила — невзрачную женщину не могли удержать несколько сильных мужчин. Последнее хорошо знакомо санитарам и психиатрам, по чьему ведомству проходят подобные случаи в наше время.
Можно предположить, что совершенно не обязательно, чтобы такая сущность, поселившаяся в человеке, проявляла свое присутствие столь явным образом. И действительно, в большинстве случаев этого не происходит и ни сам человек, ни его близкие могут и не догадываться о таком симбиозе.
Случай в селе Войсковнца
Приведу в этой связи случай, свидетельницей которого оказалась сестра Е.П. Блаватской, В.П. Желиховская [Текст рассказа В.П. Желиховской дается с сокращениями.]. События, о которых рассказывает она, происходили в селе Войсковнца, под Гатчиной, в имении дяди ее мужа, Николая Федоровича Кандалинцева. «Семья его, — повествует Желиховская, — состояла из троих детей: сына Николая — шестнадцати лет, дочери Анны — четырнадцати лет и Лидии — хорошенькой десятилетней девочки. С ними жила еще родная сестра Н.О., Аграфена Федоровна Веревкина, вдова-старушка — заменившая мать рано осиротевшим племянникам. Николая мы видели редко. Это был очень бледный, слабый, вечно больной мальчик, безуспешно прошедший через руки чуть ли не всех столичных докторов.
Муж мой почти каждое утро до обеда уезжают с дядей в Петербург. Он не служил, а занимаются частными делами. Николай же Федорович был уездным предводителем дворянства.
Однажды Николушка, как звали его в семье, не вышел к обеду. Он заболел сильнее… Я не расспрашивала о роде его болезни, но знала из разговоров, что она какая-то странная, нервная, не поддававшаяся никакому анализу, что именно и сбивало с толку медиков.
Пытаясь хоть чем-то помочь больному, отец несколько раз приглашают к нему магнетизера, как говорили тогда, князя Долгорукого, который провел с ним несколько сеансов».
Было решено, что, если к вечеру Николушке не будет легче, князю Алексею Долгорукому телеграфируют и попросят его окончательно взять на себя лечение больного.
Ввечеру Коле стало хуже. Телеграмму послали и распорядились, чтобы к утреннему поезду была послана за князем коляска.
Признаюсь, я с нетерпением и большим любопытством стала ожидать приезда известного магнетизера. Я много слышала о нем, но никак не надеялась увидеть его самого, а тем более видеть его магнетические сеансы.
Утром я пила чай с Аграфеной Федоровной, когда доложили о приезде князя Долгорукова и сам он вошел к нам на балкон. Наружность его поразила меня. Он был небольшого роста, очень смуглый и некрасивый, с огромными черными глазами навыкате; чрезвычайно живой и подвижный в речах и манерах, он с первого разу не производил приятного впечатления. Только поговорив с ним подолее, впечатление это исчезало и у многих нередко заменялось чувством безотчетной симпатии. Во взгляде его было что-то необъяснимое: он и притягивал к себе, и пугал. Мало кто мог переносить этот взгляд. Князь сознавал свою силу и забавлялся ею иногда, как ребенок. В сущности, это был человек в высшей степени простосердечный и добрый, но гордый и честный до преувеличения и щепетильности. Будь в нем хоть сколько-нибудь корыстолюбия и хоть’ на каплю шарлатанства, уменья товар лицом показать, он бы мог составить себе огромное состояние, но он так просто и легко относился к своей силе и столько тратил времени на бедных пациентов, которые могли вознаграждать его попечения одной только сердечной благодарностью, что на всю жизнь остался бедняком. Но к делу.
Князь, расспросив подробно о состоянии Ник. Кандалинцева, выразил желание, чтобы все было устроено для него так, как он всегда того требовал, и через полчаса направился вместе с отцом и теткой в комнату больного. Я бы не пошла с ними, если бы сам князь, узнав, как я интересуюсь магнетизмом, не пригласил меня. Требования его заключались в непременном условии, чтоб присутствие его не было известно больному и чтоб он мог издали, не видимый им, начать его магнетизировать. Устроилось это легко. Под предлогом уборки постели мальчика перевели с кровати на диван и положили спиной к дверям, настежь отворенным в следующую комнату.
Коля дурно провел ночь и был очень слаб. Я, не видя его более двух дней, нашла в нем большую перемену… Долгорукий, остановившись на половине первой комнаты, начал издали свои магнетические пассы…
Отец долее других простоял возле больного. Он наклонился над ним и участливо спрашивал: не поест ли он чего-нибудь? Не выпьет ли чего?.. Более суток он не принимал пищи… Николушка слабо вертел головою и чуть слышно прошептал:
-Ничего не хочу. Устал!.. Если б заснуть… -Да! Ты, бедный, давно не спал спокойно. Попробуй! — возразил отец. — Сон бы укрепил тебя.
И Николай Федорович отошел от сына, не сводя с него тревожного взгляда. Князь продолжал свое дело, устремив пристально глаза на мальчика, неслышно приближаясь к нему с каждым пассом ближе и ближе…
Помню также, что у меня мелькнула мысль: не диво, что бедный, ослабевший от поста и бессонницы мальчик уснет!.. Но, посмотрев внимательнее в лицо Николая, я убедилась, что им овладевал необыкновенный сон. На исхудавшем, бледном лице было напряженное выражение, далеко не похожее на спокойную дремоту; брови его были слегка сдвинуты, веки и углы губ дрожали, из-под ресниц проступали слезы, и сам он вздрагивал каждый раз, как Долгорукий отряхивал руки после пасса. Князь все придвигался. Вот он переступил порог спальни, вот подошел к самому дивану и уже проводил руками над головой больного. .. Лицо Николая успокоилось. Казалось, он уже действительно спал крепким, здоровым сном. В комнате царствовала полнейшая тишина, ничто не шевелилось. Только изсаду доносился птичий гам прекрасного летнего утра. Мы все окаменели, будто бы приросли к своим местам… Магнетизер еще раз провел руками над спящим больным, опустил руки и наклонился близко к его лицу, потом к груди, прислушиваясь к биению его сердца… Я ужасно боялась, чтоб Николя не проснулся!.. Но нет. Он даже не сморгнул. Лицо его словно застыло, и дыхание постепенно делалось слышнее, как у здорового, крепкого человека.
Еще минуту, и князь, не сводя с него глаз, склонившись над ним, спросил мерным голосом: — Ты спишь?.. — СПИТ!
Все мы вздрогнули от хрипатого, ПОСТОРОННЕГО шепота, которым было произнесено это слово. Долгорукий спросил уже громче, увереннее: — Если ОН спит, не скажешь ли ТЫ нам, чем он болен?
Ответ тоже послышался громче, грубым, мужским голосом: -Не скажу. Зачем?.. Пропишу рецепт… После. Теперь уйди! Через час.
И больной, только что не имевший ни сил, ни голоса, сильным движением повернулся к стене и чуть ли не захрапел.
— Теперь пойдемте, пусть отдохнет, СКОЛЬКО ВЕЛЕНО; а через час вернетесь,-обратился к нам князь.
Он вынул часы и вышел, нисколько не остерегаясь стучать сапогами. Все последовали за ним.
Когда ровно через час Долгорукий подошел к спавшему и, ни слова не говоря, устремил на него свой глубокий взгляд, он вдруг, как-то разом, будто машина, при-поднялся и сел.
— Пора? — вопросительно произнес князь. — Пора. Он отдохнул. — Отвечал тот же грубый чужой голос.
И вдруг больной открыл веки и обвел всех мутными, холодными глазами…
Что это был за страшный, неприятный взгляд!.. Я отвернулась чуть не с ужасом, встретившись с ним глазами.
— Можешь продиктовать, чем надо лечить Кандалинцева? — спросил князь. Пиши! — было резким ответом. Магнетизер вынул записную книжку и карандаш. Пациент сам себе продиктовал лечение-диету и лекарство. Последнее он диктовал ПО-ЛАТЫНИ; по-латыни же скороговоркой определят, какого рода расстройство в его организме.
Когда Долгорукий и отец подробно расспросили обо всем, все время говоря о нем в третьем лице, князь прибавил:
— Хочешь встать? Нужен ЕМУ моцион?.. — Сегодня — нет. Следующий раз. Теперь дайте ему есть.
И ему принесли есть. Принесли щей. Принесли бифштекс с огурцами. Принесли еще чего-то… И полные тарелки всего этого Николенька, этот болезненный мальчик, ничего почти не евший, кроме бульону и слабого чая, на наших глазах не ел, а просто пожирал с какою-то зверскою жадностью, в то же время исподлобья всех обводя злым, затуманенным взглядом, то и дело вскрикивая как-то дико или усмехаясь про себя. Он унимался только по взгляду и остову своего магнетизера.
Мне было ужасно тяжело!.. Я раскаивалась, что пришла смотреть на это зрелище, и рада была, когда он наконец перестал есть и хрипло сказал: -Довольно!.. Пусть спит еще… Уйдите!
И мы опять все вышли. Долгорукий сделал еще несколько пассов над снова улегшимся больным и, выйдя из комнаты, объявил, что больше к нему в этот день не вернется, а приедет снова послезавтра и привезет лекарство.
Вечером Николай проснулся опять тем же слабеньким, симпатичным мальчиком, которым все мы знали его. Опять глаза его светились кротко и ясно, и говорил он своим обычным тихим голосом.
На следующий день Николенька был очень слаб, но говорил, что провел ночь спокойней; кроме чая, однако, ничего не хотел есть, к мясу чувствовал положительное отвращение и с трудом согласился в полдень проглотить яйцо всмятку.
Лишне говорить, что Николя ничего не замечал, не знал и не помнил и являл собою воплощение безобидной искренности и болезненного бессилия…
На другой день магнетический сеанс уже начался, когда я, наскоро выпив чаю, нерешительно пробиралась к той части дома, где жил Николай. В коридоре я встретилась с Агафьей, которая очень куда-то спешила, перебирая ключи своей кладовой, но все же приветливо мне поклонилась. Я спросила ее, можно ли мне пройти к больному? — Идите, сударыня, — отвечала она, — пожалуйте прямо в классную; оттуда в спальню-двери отперты… Послали меня за лимонадом; бегу лимонаду им сделать!..
И она поспешно ушла, а я направилась в комнаты Николая. Подойдя к двери спальной, я невольно отступила назад. Ни магнетизер, ни отец больного, стоявшие спиной к дверям, меня не заметили; но сам он сидел на краю кровати лицом ко мне. Мутные глаза его были устремлены вдаль и тотчас уставились на меня, как только я показалась. Я снова услышала ТОТ отвратительный голос:
-Дура, останавливаться!.. Разговаривать!-ворчал он, ероша свои густые белокурые волосы, которые обыкновенно лежали гладко, а теперь торчали, нечесаные, во все стороны, как пакля.
Я в смущении зашла за угол, чтобы не видеть этого взгляда и недоумевая: кого он бранит? Неужели ОН ЗНАЕТ, что Агафья со мной говорила? Через минуту в этом не осталось сомнения. — На кого ты сердишься? — спросил Долгорукий. -Да эта дурища Агафья возятся с лимонадом, а ОН хочет пить! — было ответом.
Когда князь, желая успокоить больного, сказал, что Агафья сейчас принесет лимонад, в ответ ему раздалось:
— Черта с два! (НАЯВУ Николя никогда не произносил таких слов!) Эта глупая баба разлила стакан и делает новый. Этому конца не будет! В высшей степени заинтересованная, я тихонько вышла из комнаты и бегом пустилась на разведку, не без внутреннего холода оглядываясь на длинный коридор: не бежит ли за мной Николай?.. В кладовой я впопыхах сказала:
— Скорее несите лимонад, Агафья! Николай Николаевич сердится.
— Ах, барыня! — отвечала экономка, суетясь у стола. — Такой-то грех случился: готовый стакан опрокинула!.. Вот другой сейчас готов… Я даже вздрогнула от изумления… Вернулась я вместе с Агафьей и лимонадом. Любопытство осиливало страх…
— Ну, будет. Идемте! Надо размяться. Встряхнуть ЕГО хорошенечко!.. Идем!
Он встал на ноги. Тут только я заметила, что он одет и обут, как следует.
— Не хочешь ли побороться? — шутя предложил ему князь.
-С тобою-то?-презрительно вымолвил СУБЪЕКТ, оглянув своим оловянным взглядом коренастого магнетизера. — Спасибо!..
Он схватил его обеими руками повыше локтей, с силою на него напирая, и князь, широкоплечий, здоровый человек, поддался, не мог устоять против напора. — Николушка! — со страхом промолвил отец. — Оставьте! — шепнул ему, обернувшись, Долгорукий. — Много ОН вас услышит! — буркнул в ответ Николушка.
Я посмотрела на него. Разве это был он, Николушка Кандалинцев, этот грубый, сильный парень, с налившимися на лбу жилами, со стиснутыми зубами. Он, показалось мне, даже вырос и погрубел как-то.
Долгорукий положительно не мог совладать с ним. Не мог силою; но едва он пристально уставил на него глаза, тот сейчас же заволновался, смутился, опустил руки и стих…
— Ну, пойдем теперь гулять, — согласился князь. И они вышли.
Они более двух часов ходили по саду, по дворам, лазили в овраг, взбирались на вышку. Мы сидели на балконе, издали следя за ними. БОЛЬНОЙ ходил, как здоровенный мужик, то и дело с легкостью кошки влезают на деревья, карабкался на столбы балконов, боролся с дворовыми людьми, сваливая самых сильных лакеев и кучеров. Я, наконец, ушла в дом. Мне сделалось невыносимо смотреть на это: страшно и больно за него. Я села к столу, ломая голову над виденными чудесами, когда меня перепугали отчаянные крики старушки Веревки-ной. Я побежала к ней и увидела в окно, что Николай стоит, как показалось мне в первую минуту, на воздухе, над прудом, а Аграфену Федоровну собравшиеся вокруг нее домашние уговаривают не пугаться, быть спокойной, потому что князь сам смотрит за ним, не даст ему упасть и просит лишь об одном: чтобы никто криком не испугал и не разбудил больного. Приглядевшись, я увидела, что Николенька не стоит на воздухе, а действительно совершает полувоздушное путешествие в нескольких саженях от земли по водосточному желобу, проведенному от водоподъемного колеса для поливки верхних огородов. Долгорукий стоял внизу и, не спуская с него глаз, следил за его движениями, крепко держа за руку Николая Федоровича, бледного, как мрамор.
Воображаю, что должен был пережить за эти минуты отец!
Николушка подвигался медленно, с тупой улыбкою на лице, глядя не под ноги, а куда-то в пространство, как эквилибрист на канате. Дойдя до того места, где под желобом уже была земля, а не пруд, он сел и, схватившись за один из столбов, поддерживавших желоб, благополучно спустился на землю. Долгорукий тотчас же подошел и повел к дому и заставил лечь в постель, где на другое утро больной проснулся снова бессильным, кротким и тихим отроком.
В продолжение нашего пребывания в Войсковицах Долгорукий приезжал несколько раз. Я не берусь описать все чудеса, проделанные им над своим субъектом.
Вот сущность фактов. В общем, казалось, что Николай Кандалинцев сам по себе и Николай Кандалинцев, усыпленный Долгоруким, — два совершенно разных человека не только по наружности, нравственным физическим силам и способностям, но и по внутреннему организму. В магнетическом сне он ПОЖИРАЛ буквально то, чего не в состоянии был бы переварить обыкновенный даже здоровый желудок. ОН ПРОБОВАЛ ГЛОТКАМИ те лекарства, которые вне магнетического сна приносили ему пользу КАПЛЯМИ. Я видела, как он во сне легко справлялся с силачами; как, намотав на руки вожжи, сидя рядом со своим УКРОТИТЕЛЕМ в легком тильбюри, сам УКРОЩАЛ молодых, невыезженных лошадей, только что приведенных с завода, лошадей, с которыми искусный кучер не мог справляться один. Все это я своими глазами видела, так же как и то, что на другое утро тот самый мальчик вне влияния магнетизера просыпался до того беспомощным, что не мог встать без посторонней поддержки, и настолько бессильным, что с трудом поднимал ко рту ложку. Это факты, которые, вероятно, не затруднятся подтвердить и другие, бывшие им свидетелями».
Изгнание демонов
В итоге всех усилий князю Долгорукому так и не удалось ничем помочь своему пациенту. То, что делал он, что удавалось ему сделать, было только выявление той чужеродной сущности, которая обитала в теле больного. Главная же задача таких усилий-освобождение человека от таких сущностей, изгнание их.
Такими изгнаниями традиционно занимается церковь, не только христианская. Это делали и делают священники, муллы, жрецы, раввины. Жития многих святых упоминают такие изгнания. Однажды такого одержимого привезли к Сергию Радонежскому, в его обитель. Это был, как сообщает современник, знатный вельможа, который не желал (или сущность, пребывавшая в нем, не желала) испытать на себе силу молитвы святого. Он так бился и вырывался, рвя веревки и ремни, что несчастного пришлось сковать цепями. Но уже у самых ворот лавры он разорвал и цепи.
Слыша крики и шум, преподобный велел ударить в било, а братии собраться в церковь для молебна о здравии. Под звуки молитв одержимый понемногу стал приходить в себя. Сущность покинула его окончательно, очевидно, в ту минуту, когда святой осенил его крестом. Рассудок вернулся к нему, и он стал здоров.
Приемы и практика таких изгнаний существуют давно и повсеместно. Среднеазиатские шаманы, следуя еще домусульманской традиции, изгоняя такую сущность, часто переселяют ее в предмет или животное. (Например, в цыпленка определенного цвета.) Очевидно, прием этот чрезвычайно древний. Упоминание о нем можно найти в Новом Завете:
«И пришли на другой берег моря, в страну Гадаринскую. И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил Его вышедший из гробов [Гроба- пещеры, предназначенные , для погребений.] человек, одержимый нечистым духом. Он имел жилище в гробах, и никто не мог связать его даже цепями, потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывают цепи и разрывают оковы; и никто не в силах был укротить его. Всегда ночь и днем в горах и гробах кричал он и бился о камни. Увидев же Иисуса издалека, прибежал и поклонился Ему. И, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога всевышнего? Заклинаю Тебя Богом, не мучь меня. Ибо Иисус сказал ему: выйти дух нечистый из сего человека. И спросят его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много. Имного спросили Его, чтобы не высылал их вон из страны той. Паслось же там при горе большое стадо свиней. И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, вышедши, вошли в свиней; и устремилось все стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море. Пасущие же свиней побежали и рассказали в городе и в деревнях. И жители вышли посмотреть, что случилось. Приходят к Иисусу и видят, что бесновавшийся, в котором был легион, сидит и одет и в здравом уме; и устрашились. Видевшие рассказали им о том, что произошло с бесноватым, и о свиньях. И начали просить Его, чтобы отошел от пределов их».
Приводя хрестоматийный эпизод этот, отстоящий от нас на двадцать веков, я имел в виду показать, что уже тогда явление одержимости было, очевидно, хорошо известно. Как известны были, надо думать, и какие-то приемы изгнания.
Практика экзерсистов дает повод предположить, что, когда изгоняют сущность, предоставляя ей какую-то новую среду обитания, это оказывается предпочтительнее изгнания в никуда. Предпочтительнее для одержимого, для экзерсиста, а возможно, и для самой такой сущности. О том, как совершается такое изгнание, что происходит при этом, рассказывает человек, занимающийся этим свыше десяти лет.
